Читать книгу - "Рука и сердце [сборник litres] - Элизабет Гаскелл"

так как начал играть в карты – проигрывал больше, чем имел; иногда я ему немного помогала, мы ведь время от времени писали друг другу, потому что обменялись адресами, потому что в доме отца подрастали младшие дети, и я думала, что тоже отправлюсь в люди зарабатывать себе на жизнь – что уж там, скажу все начистоту, – надеялась, что смогу из жалованья скопить достаточно, чтобы купить красивое белье в хозяйство, и всякие горшки и кастрюли для… для того, чему теперь уж не бывать.

– Разве немецкие женщины, выходя замуж, сами покупают горшки и кастрюли, как вы их называете? – спросил я, пытаясь скрыть за этим обыденным вопросом вызванные нанесенными ей обидами негодование и сочувствие, которые мне было неловко выражать.

– О да, невеста покупает все необходимое для кухни и запас белья. Будь моя матушка жива, она бы все приготовила заранее – у нее были на это деньги; а мачехе и без меня нелегко придется: нужно будет все собрать для четырех своих дочек. Хотя, – продолжала она, оживившись, – теперь я смогу ей помочь, раз никогда не выйду замуж; а мой здешний хозяин справедлив и щедр и хорошо мне платит, целых шестьдесят флоринов в год. (Шестьдесят флоринов равны примерно пяти фунтам стерлингов.) А теперь доброй ночи, сударь. В чашке слева настойка, справа – желудевый чай.

Она затенила свечу и направилась к выходу. Приподнявшись на локте, я сказал ей вслед:

– Забудьте этого человека. Он вас недостоин. Лучше уж оставайтесь незамужней.

– Возможно, – серьезно ответила она. – Но вы не можете судить; вы его не знаете.

Несколько минут спустя я вновь услышал ее мягкие, осторожные шаги; она сняла башмаки и в одних чулках подошла к моей кровати, прикрывая свечу рукой. Увидев, что я не сплю, положила на столик рядом с ночником два письма:

– Может быть, сударь, вас не затруднит прочесть эти письма; тогда вы поймете, какой Франц на самом деле умный и благородный. И он ни в чем не виноват – вся вина на мне.

Больше в тот вечер не было сказано ни слова.

В течение следующего утра я прочел эти письма. Они были полны туманных, напыщенных, сентиментальных описаний его внутренней жизни и чувств, абсолютно эгоистичных и время от времени перемежающихся цитатами из второстепенных философов и поэтов. Должен заметить, что они не содержали ничего оскорбительного для нравов или чувства, хотя и заметно грешили против хорошего вкуса. В тот день мне предстояло выйти в соседнюю комнату, впервые после выздоровления покинув ту, что стала мне приютом на время болезни. Все утро я лежал, предаваясь размышлениям. Некоторые из них касались Теклы и Франца Вебера. Она – сильная, добрая, отзывчивая натура; он – слабый и тщеславный; как странно, подумал я, что ее привлек настолько непохожий на нее человек; но затем вспомнил о многих счастливых браках, в которых, с точки зрения постороннего наблюдателя, один из супругов настолько превосходил другого во всех отношениях, что их союз мог показаться заранее обреченным. Мои размышления были прерваны хозяином, который принес большой цветастый халат, подбитый фланелью и напоминающий индийский, и вышитую феску, которую, по его мнению, следовало надевать вместе с этим облачением. Он сообщил, что они принадлежали его отцу; помогая мне одеваться, он посвящал меня в различные семейные и деревенские дела. Гостиница процветает; число посетителей ежегодно растет за счет тех, кто приезжает взглянуть на составлявшую гордость Хеппенхейма местную церковь, которой я еще не видел. Ее построил великий кайзер Карл. А еще есть замок Штаркенбург, который аббаты монастыря в Лорше, верные церкви, частенько защищали от временных властителей – императоров. И до холма Мелибокус тоже недалеко. С гостиницей-то и один человек легко управится, но у него еще есть ферма, а за ней виноградники, где работы вполне достаточно. А сестра вечно недовольна, у нее на посетителей терпения и нервов не хватает, и она бы с радостью вернулась в свой Вормс. А за детишками нужен глаз да глаз. Он уже приготовился услышать от меня выражение искреннего сочувствия, но тут я как раз завершил свой затянувшийся туалет и вынужден был прервать его излияния и опереться на его крепкую руку, чтобы выйти в большую столовую, куда открывалась дверь из моей комнаты. В моем сознании сохранились смутные воспоминания об этом обширном помещении. Но как приятно оно изменилось! Правда, пустая часть комнаты, в которую не проникал солнечный свет, выглядела так же, как в тот первый день: унылой, с пустым длинным столом и стульями, предназначенными для посетителей; но в той части, что выходила окнами в сад, рамами был отгорожен уютный уголок для сушки одежды с накинутыми на них большими кусками синего домотканого полотна, из которого крестьяне Шварцвальда шьют себе платье. Это со всех сторон закрытое пространство обогревалось топившейся печью и низкими лучами октябрьского солнца. Внутри стоял небольшой круглый ореховый стол с цветами на нем и большое мягкое кресло, повернутое в сторону окна и видных из него холмов. Я не сомневался, что все это дело рук Теклы; помню, до той минуты я удивлялся, что почти не видел ее со вчерашнего вечера. Утром она раза два зашла по делу ко мне в комнату, но явно спешила и избегала моего взгляда. Даже когда я возвращал ей письма, доверенные мне с явной целью улучшить мое мнение о написавшем их, Текла не спросила, изменилось ли оно; просто взяла их с негромкими словами благодарности и поспешно убрала в карман. Я подумал, что сейчас, при свете дня, в будничной суете, она стыдится при воспоминании о том, как откровенна была накануне вечером. Кроме того, Текла, как никто другой, была постоянно занята. Мне не нравилось это отдаление, хотя оно и было естественным следствием улучшения моего состояния, благодаря чему я с каждым днем все меньше буду нуждаться в заботе, которая так настоятельно требовалась другим. Более того, после ухода моего хозяина – боюсь, я слишком резко прервал его подробный рассказ о хозяйственных тяготах, но он был достойным и добродушным человеком и не затаил на меня обиды – мне захотелось занять чем-нибудь внимание или развлечься. И я позвонил в колокольчик в надежде, что на звонок придет Текла, а я, не выражая никакой просьбы, поговорю с нею. Вместо Теклы явилась фройляйн, и мне пришлось придумать просьбу – не мог же я, подобно малому ребенку, заявить, что скучаю без няньки. Впрочем, я и фройляйн был рад и попросил ее принести мне винограда, который получал каждый день, за исключением